Сорванная «Башня»

1.

Деревья стояли в зеленой дымке.

Шел месяц май и город, проснувшись от зимней спячки, сладко потягивался, сбрасывая с себя оцепенение, выпускал почки на ветках и рассыпал по улицам своих весёлых жителей, которые тоже радовались весне.

Речка, протекающая через город, образовывала небольшую излучину. В излучине уютно расположился маленький остров.

В жаркий послеполуденный час на острове совсем не было народу. Может это и к лучшему, потому что мальчишки не любят, когда кто-то видят, как они плачут. Их было двое, плачущих мальчиков. Один из них лил слёзы уже много лет без перерыва, потому что был статуей. Отлитый из тёмной меди, он, опустив голову, стоял на постаменте абсолютно раздетый (у статуй так принято) и прижимал обе руки к лицу. Его кудрявые волосы были прихвачены лентой, а за спиной перекрещивались поникшие крылья.

Мальчишка был ангелом, но не тем толстощеким и пухлым ангелочком, которых привыкли рисовать на картинах художники, а худощавым, и мускулистым, как будто рос он не на небесах, а в трущобах. И крылья у него были хоть не очень красивые, зато большие и настоящие. Сразу становилось понятно, что захоти он взлететь - и у него это получится легко.

Однако, статуи не летают. Они могут только стоять и плакать. Так было устроено, что капли медленно сочились из глаз мальчугана и стекали по его щекам и ладошкам.

Наверно, ангел был таким непохожим на ангела, потому что его поставили в память о войне и о погибших "афганцах". Может быть из-за этого и мальчишка, который стоял рядом с ним, казался частью скульптурного ансамбля.

Но мальчик был настоящий. И плакал он по-настоящему, уткнув голову в медную ногу своего собрата по несчастью.

Звали мальчика Ромкой.

У Ромки была странная фамилия - Тигрин.

Она совсем к нему не подходила. Тигр - значит хищник, а какой из Ромки хищник? Большущие голубые глаза, пушистые, как у телёнка ресницы, россыпь веснушек на улыбчивом лице, совсем не героическая ямочка на подбородке, да и характер тоже - не героический. Даже наоборот: иногда чуть что - сразу слёзы на глаза.

В сегодняшних слезах был виноват Гёте. Да и сам Ромка, если честно. Ну что тут поделаешь, если самое любимое Ромкино занятие - сидеть уткнувшись в книжку. На него даже мама за это ругается. В свои 12 лет, Ромка прочитал уже огромную кучу всякой всячины, и от этого в голове такая каша, что слова время от времени перепутываются, и получается конфуз. Как вот в этот раз.

Ну надо же было на уроке литературы сказать вместо "Фауст" - "фаллос"?! Ведь Фауст - это имя, а фаллос - это кое-что другое и не вполне приличное. Но у него и в мыслях не было скабрезничать, просто оговорился Ромка.

А учительница сразу в крик… И все ребята смеялись.

А Ромка не любил, когда над ним смеются. Он был хоть тихий, но тоже со своей городостью. Он просто спокойно собрал свои вещи и ушел из класса. И только здесь, на безлюдном островке рядом со скульптурой дал волю слезам.

Ромка думал про свою жизнь. Конечно - двенадцать с половиной лет это еще даже и не не жизнь, а так, смех один… Но что было за всё это время? Если подумать, то ничего особенного. Дом, детский сад, школа… Бабушка… Она, конечно, доставучая была, но любила его, а сейчас ее уже нету, умерла баба Надя и дачу продали, потому что денег не было… Папка…. Мама говорит, что погиб в афгане, а кто его знает, как на самом деле было, может просто ушел он от неё, а она решила, что Ромке лучше иметь придуманного погибшего отца, чем живого сбежавшего… Мама… всё время её нету дома, все время на работе или гуляет с кем-то… Возвращается уставшая и тогда лучше ей вообще не попадаться.

Иногда Ромке казалось, что он не то чтобы никому не нужен, но и без него прожили бы все прекрасно. И правда, ну что случилось бы с окружающим миром, если бы не было в нём мальчика Ромы Тигрина? Ничего!

- Неправда, - прозвучало вдруг совсем рядом.

Ромка вздрогнул и огляделся.

Вокруг по-прежнему не было ни души.

2.

Человек лежал между стерильными, до хруста выглаженными простынями. Он был очень болен.

Он готовился умереть.

Сознание возвращалось к нему короткими вспышками в тёмной бесконечности небытия. Что было за гранью, которую он так часто пересекал в последнее время, он не знал. Когда ощущение реальности возвращалось к нему, кто-то будто стирал всю информацию о часах и днях проведенных в сером "нигде".

"Скоро я все узнаю точно", думал человек. Катетеры, присосавшиеся к венам, аппарат искуственной вентиляции легких и стоящий наготове дефибриллятор - все это могло лишь слегка продлить агонию, но не спасти жизнь.

Дозировочные инфузоматы по точному графику вливали в его кровь очередную порцию отравы, от которой дохли все клетки, и свои и чужие.

А врачи всё ещё на что-то надеялись. Они не отключали аппаратуру, они собирали консиллиумы, они даже не пускали маму в стеклянный бокс с замкнутым воздушным циклом, потому что ни один микроб не должен попасть туда, где лежит человек, c начисто уничтоженным химией иммунитетом.

- Три часа не больше, - услышал он чей-то голос сверху. Вот как? Они думают, что он не слышит, что он без сознания.

Человек приподнял веки. Над ним, в высоте, теперь уже недосягаемой, маячили фигуры врачей. Маски закрывали их лица. Оставались только глаза, но и по глазам было все понятно. Ничего не поделаешь…

Как же это, однако, хреново: быть в курсе, что твое время сосчитано. Если более-менее точно знаешь когда умрёшь, уже на так важно - три года тебе осталось, или три часа, потому что…

Пискнул датчик. Ожили приборы, открывая клапаны и жгучий метатрексат начал медленно поступать в вену. Первых секунд этой процедуры было достаточно, чтобы, чтобы человек снова на какое-то время перестал думать и превратился в боль.

3.

- Да не туда смотришь, глупый! - сказал тот же голос.

Ромка дернулся, как будто его ударило током, медленно огляделся еще раз. Обвел взглядом пустые скамейки, зеленеющие тополя и темную фигурку, что стояла рядом с ним. Медленно, как во сне притронулся он к медной лодыжке.

- Ну, наконец-то понял, - прозвучало непонятно откуда.

Тепрь Ромка был уверен, что это сказал ангел. Рта он, конечно, не открывал, ведь он же статуя, его слова прозвучали прямо в Ромкиной голове.

Бог знает почему Ромка не рванул подальше со всех ног. Мелькнула, конечно, у него такая мысль, но слишком уж по-настоящему все это происходило, чтобы быть бредом. И потом, если он и впрямь сошел с ума, то от себя-то всё равно ведь не убежишь.

- Ты, главное, не психуй, - словно прочитал его мысли мальчишка, -Ты не сбрендил. Ты совершенно нормальный. Правда, весь ваш мир давно свихнулся, но это уже так, частности.

- Правда?

- Ангелы не врут.

- Кто?

- Ну это нас так называют. У вас. А на самом деле мы - биоматрицы.

У Ромки слегка поплыла картинка перед глазами. Столько всего… Сперва обычный и даже хреновый школьный день, а потом вдруг говорящие статуи, биоматрицы какие-то… Но всегда легче поверить во что угодно, только не в собственное сумасшествие. И Ромке пришлось поверить. Помолчав немного, он спросил:

- А имя у тебя есть?

- Сейчас нет. Но когда-то я был Максом.

4.

Человек снова пришел в себя. К нему, наконец, пустили маму, наверно, решили, что хуже уже все равно не будет. Они долго молчали - сухонькая старушка, и длинный, когда-то мускулистый и накачанный, а теперь иссушенный болезнью мужчина. Халат на маме смотрелся нелепо, как глупый маскарадный костюм, зеленый и с завязочками.

Потихоньку разговорились. Он, в основном, слушал. Рассказывала мама. Про все подряд. Про друзей, соседей, ребятишек которые забегали к нему и спрашивали, когда он вернется. Сперва она, смущалась, придумывала что-то, а потом просто перестала открывать дверь.

В квартире почти ничего не осталось. Продали всю технику, драгоценности, кое-что из вещей, и еще назанимали кучу денег. Давали все охотно, но всё равно не хватало. Противогрибковый препарат, дорогущая химия, содержание стерильного бокса, всё это стоило огромных денег. В день вылетало до двух штук баксов, и если бы за них не вступился благотоворительный фонд, было бы совсем плохо.

Человек смотрел на маму, как будто фотографируя её на память, время от времени кивал в нужных местах, но почти не слышал её голоса, потому что напряженно прислушивался к себе и ждал, когда же затаившаяся на время болезнь возьмётся за него опять. Он не хотел, чтобы это случилось при маме, он собирался попросить ее выйти, как только почувствует что "это" начинается опять.

Он не успел.

Тугая, почти осязаемая боль, схватила его резко, и стала крутить, сворачивая в жгут, как крутят тряпку, чтобы выжать из нее воду. Из человека боль смогла выжать только крик.

- Мам, прости, - прохрипел он, когда его чуть отпустило. - Я… больше не могу. Набежавшие врачи оттеснили её от сына, деликатно вывели из бокса и усадили на мягкий диван. Отсюда было не слышно звуков, только видно как суетятся люди вокруг тела, опутанного датчиками и капельницами. Вызвали реаниматологов.

- Всё. Кома, - сказал один них.

- Что делать будем?

- Пока держим на аппарате. ИВЛ, кардиостимуляция. Сам он с аппарата не слезет, это точно.

- Клинической смерти нет. Отключать не имеем права. Пусть мать решает.

- Но на аппарате он протянет еще какое-то время.

- А смысл?

Все люди за стеклом повернулись и стали смотреть на нее.

Мать вздрогнула.

5.

- Знаешь, давай я тебе лучше сразу про самое главное, - сказал бывший мальчишка Макс.

- Ты должен стать одним из нас. Так положено.

- Но почему?!

- Помнишь, о чём ты думал, когда я с тобой заговорил? Что ты, типа, никому не нужен и все такое?

- Да.

- Так вот, - продолжал Макс, - Ты был создан только для одного.

Чтобы сегодня прийти сюда и встретиться со мной. Ты должен стать следующим. Исчезнуть из этого мира совсем.

- А мама?

- Давай не будем, а? Или, может, поспорим, через сколько дней она пойдет в милицию, если ты пропадёшь? Через десять или через двадцать?.. Ну, всё, всё, все… Извини… Ну, хорош реветь уже… Я не виноват, что биоматрицы должны обновляться!

Максим ещё долго рассказывал Ромке, что к чему. Он сам многого не понимал, и иногда у него получалось слегка путанно, но главное было ясно. Биоматрицы создаются то-ли космическим разумом, то ли чем-то еще (они и сами этого не знали), с целью "коррекции аберраций пространственно-верменных структур". По-человечески это означало, что они должны противостоять всяким несправедливостям. В принципе, это было действительно интересно и здорово, но фишка была в том, что, опять же, неизвестно по каким причинам, биоматрицы создавались путем переноса сознания реальных мальчишек на уровень торсионых полей с последующим распадом оригинала, так как земное тело было им без надобности.

Однако, далеко не каждый мальчишка мог стать такой биоматрицей. Только если он был "исходником". Мальчишки-"исходники" были разбросаны по всей земле, и их рождение было тоже запрограммированно.

Рано или поздно, существующие биоматрицы выходили с ними на контакт. И сегодня настала Ромкина очередь узнать, кто он на самом деле.

- Ты будешь с нами, - убеждал Максим. - Просто не можешь не быть. Неужели ты ни разу не чувствовал, что весь мир вокруг тебя - это… ну, что-ли слегка "не твоё"? Ведь чувствовал!

Трудно спорить с собеседником, который знает про тебя всё, даже то, что ты сам не до конца еще осознаёшь. Максим словно покопался в Ромкиных мыслях. Хотя почему "словно"? Скорее всего, так оно и было.

- А я могу отказаться? - спросил Ромка.

- Естественно. Выбор за тобой. Решай - будешь жить вечно или помрешь? Будешь заниматься нужным делом, или об тебя продолжат вытирать ноги, за то, что ты не такой как все, а твоя мамаша мысленно будет проклинать тебя за то, что ты родился и испортил ей всю личную жизнь?! Прости я сейчас поступаю как сволочь, но я должен быть жестоким, иначе нельзя…

- А там… Как?

- Там?.. Не страшно, не бойся. Лучше чем здесь. Иногда труднее, но лучше. А главное, мы там нужны.

Ромка молчал. Все было как всегда. Тихо шумел город, родной и знакомый до каждой улочки. Город не знал, что все так сложно.

- Пожалуйста, - снова ожил в голове голос Максима. На этот раз он звучал тихо-тихо. - Один я не справлюсь... Нужен резонанс. А если биоматрица не справляется, то она перестаёт существовать. Совсем перестаёт…

Ангел замолчал.

Ромка опустился на низенький постамент. Прижался спиной к своему собеседнику. Подойди к нему кто-нибудь и начни трясти, он бы не отреагировал. Он думал. Так уж вышло, что в своей жизни Ромке не случалось бывать в ситуациях, когда от него зависело что-то очень важное. И теперь он не знал, что делать. В молчании прошло пять минут.

Но иногда и пяти минут бывает достаточно, чтобы научиться выбирать.

Ромка выбрал.

6.

- Вот здесь подпишите.

Чья-то рука, вся в трещинках, от частой дезинфекции, протянула ей клипборд с бланком и ручку. Женщина поставила роспись, почти не глядя. Это было очень трудно - собственной рукой зачеркивать жизнь сына. А что оставалось делать? Все равно, то что лежит сейчас на кровати - уже и не сын вовсе, а просто тело. "Овощ", как цинично называют его медики.

Мозг уже не работает, только остаточные биоритмы заставляют мерцать два-три самописца энцефалографа. Всего самописцев шестнадцать, но остальные мертвы. И надо отключать аппарат.

Её снова провели в бокс и снова поставили рядом.

Реаниматолог взялся за тумблер.

- Возьмите его за руку, - прошелестело рядом.

Она послушалась. Рука была тонкая и чуть теплая.

Тумблер щелкнул, отделяя жизнь от смерти.

Затих аппарат ИВЛ. Словно поперхнувшись, умолк датчик пульса. Из под самописцев потянулась прямая черная линия.

7.

Резкий порыв ветра рванул Ромкины волосы.

Вдали загрохотало. Над городом сгущались тучи. Непонятно, откуда они взялись.

- Ничего, это нормально! Перед переносом погода всегда шалит, - подбодрил Максим. - Что делать, помнишь?

- Да!

- Действуй! Встретимся уже там, тебя сразу ко мне притянет, ты поймёшь. Ну всё, я ухожу, пока!

Голос исчез и статуя снова стала статуей. Она даже как будто похолодела слегка. А вдруг это был все-таки бред? И можно пойти домой и вспоминать это историю как нелепый сон…

Да?! И все, что говорил Максим, тоже вспоминать как сон?

Ромка понимал, что единственный способ всё проверить - это сделать то, что сказал Макс. Однако, мальчик медлил.

Вспомнился тренер по плаванию, который всегда говорил: если боишься нырнуть, сосчитай до пяти и прыгай, а главное, если начал считать - не останавливайся. "Эх, Николай Иванович, знали бы вы, куда я собрался нырнуть", подумал Ромка и рванул с себя куртку.

"Раз"… - аккуратно сложил куртку и опустил ее на землю.

"Два"… - раскрыл рюкзак, покопавшись, достал из него ножик "Золинген", который сам когда то купил, скопив денег.

"Три"… - дёрнул рукав, тот затрещал, разрываясь.

"Четыре"… - подошел вплотную к постаменту, чтобы быть совсем рядом.

"Пять"… - зажмурившись, полоснул лезвием по запястью.

Тяжелые капли сорвались с Ромкиной руки и упали на медного мальчишку.

И не было никаких громов и молний.

Не было яркого столба света до самого неба.

Ромка исчез.

8.

- Не понял… Что за чертовщина?!

- Фибрилляция!

- Нитевидный пульс!

- … Твою мать!

- Уведите женщину!… Уведите, я сказал!

- Адреналин, внутрисердечно, быстро!

- Давление?!

- Сто двадцать на сто!

- Да что же это такое, не бывает ведь?!

- Смотрите!.. Боже, что он делает?

За много тысяч километров от бушующей над городом грозы, человек, опутанный проводами и датчиками пошевелился и открыл глаза.

9.

Ромку так и не нашли. Хотя искали долго и по всем правилам. Расклеивали обьявления, давали информацию на телевидение и в газеты. Теперь Ромкино лицо было знакомо почти каждому жителю города

Говорили всякое. И про сексуального маньяка и про сатанистов, и про то, что мальчик был болен синдромом бродяжничества. Найденные сумка и куртка не могли ни подтвердить, ни опровергнуть ни одну из этих версий.

Шло время. Мальчик не находился.

А потом… Что делать, менты ведь не боги, а обычные люди. Дело было признано типичным "висяком", то есть, делом, которое раскрыть невозможно в принципе. Однако, следователь Олиферчук был человеком честным и не мог не проверить последнюю, пусть даже самую невероятную версию.

Выхлопотать командировку было довольно трудно, но все-таки, в один из августовских дней, он зашёл в палату, где находился выздоравливающий онкологический больной - явление редкое, и даже уникальное.

- Тигрин? Игорь Олегович?

Больной кивнул.

- Следователь Олиферчук. Здравствуйте. Простите, что я беспокою вас, в таком состоянии, но я занимаюсь делом вашего сына.

- Сына?.. А что с ним?

- Обьявлен в розыск. Есть предположение, что мальчик сбежал из дома. Он мог появиться у вас…

- … Вот ведь какая история вышла… - помолчав, сказал Игорь. - Надо же… Ромка… Понимаете, я ведь его уже лет семь, как не видел… С женой мы развелись. Я хотел, чтобы он ко мне приходил… Уроки там помочь сделать, или еще чего, а жена ни в какую. Стерва она та еще, извините. Ну, я и уехал, раз такое дело. Тем более, что институтский приятель работать пригласил. В здешнюю школу.

- Значит, никак не проявлялся он у вас?

- Нет, что вы…

- Извините, не хотел вас расстраивать. Да и ещё… Если вдруг он всё же появится, дайте мне знать вот по этому телефону, - Олиферчук нацарапал на листочке номер и протянул его Игорю.

А потом пожелал ему скорее выздоравливать и вышел из палаты.

10.

Ещё через месяц дело закрыли.

Роман Игоревич Тигрин, двенадцати с половиной лет был обьявлен пропавшим без вести. Его мать вскоре вышла замуж и уехала в Англию. Одноклассники ещё некоторое время ходили с важным видом и гордились своей причастностью к загадочной истории, но вскоре история эта забылась и была погребена под грузом более важных дел.

А на небольшом острове в излучине реки по-прежнему стоит медный ангел и льёт свои бесконечные слезы. Если присмотреться к нему, можно заметить то, чего не обнаружила ни пресса, ни милиция. У крылатого мальчишки теперь Ромкино лицо.

Наверно, всё-таки, ничто на свете не исчезает бесследно.

Где Ромка теперь? Какими загадочными делами он занимается?

Я не знаю. Но одно могу сказать точно.

Если тебе двенадцать, и ты чувствуешь, что ты не такой как все, возможно, они найдут и тебя. Однажды, с тобой заговорит статуэтка, или памятник, или (если вдруг у них есть чувство юмора), твой любимый компьютер…

И ты станешь следующим.