Сорванная «Башня»

- Холодно...

Ёжик поёжился в колючей шубке, которая никак не хотела его согреть. Декабрьский лес был похож на черно-белую гравюру: белый снег, белое небо, черные деревья с белыми подушками на ветках, белая речка с черной бобровой прорубью, черная боброхатка в белой шляпке, черная плотина под белым одеялом... Этакая больничная палата, ослепительно чистая, но уж очень холодная.

- Полезай ко мне на коленки. - Бобр в мохнатой шубе от холода не страдал.

Ёжик, прижмуриваясь от удовольствия, высунул нос из тёплого гнезда в бобровых лапах.

- "Тот, кто в лютый декабрьский мороз отогреет Ежа-Ежище, Чёрный носище..." - продекламировал он торжественно.

- Тот что? - полюбопытствовал Бобр.

- Да это есть такая в ежином роду легенда, про одного художника. Он подобрал в лесу ежа и отогрел его за пазухой. Вот как ты меня. Ёж ему в благодарность отсыпал пригоршню иголок.

- Тоже мне подарок, уж извини... Самая неудобная деталь вашей внешности, и бесполезная к тому же. То есть, для нас, конечно, неежей, - спохватился Бобр.

- Да ты не перебивай, слушай: художник, значит, пришёл домой, достал иголки из-за пазухи, а они и не иголки уже, а цветные карандаши, и что ими нарисуешь, тут же становится настоящим.

- Ух ты!

- Да... Он себе дочку нарисовал, Ёженьку... И трёх братьев ей, чтобы не скучно было: Ежа большого, Ежа среднего и Ежа малого... Ну, там ещё много приключений было, неважно.

- Ну вот, неважно... Заманил, можно сказать, и бросил... - Бобр засопел почти по-настоящему обиженно.

- Ну, понимаешь, я когда согрелся, вспомнил эту историю и подумал: вот бы мои иголки в такие карандаши превратить. Лето нарисовать. Чтобы тепло, и всё разноцветное...

- Да где ж ты бумагу возьмёшь, чтобы карандашами рисовать?

- А мне бумаги и не надо. Вот смотри: всё вокруг черное и белое, так?

- Так, - заинтересовался Бобр.

- Вот я бы всё и раскрасил. Сначала - небо. - Ёжик широким жестом повёл над головой. Это напоминало скорее работу кистью, чем карандашом, но указать на неточность было некому.

- Ой! - только и сказал Бобр, потому что в белизне неба появился ослепительно-голубой просвет, в который ворвался золотистый солнечный луч. Просвет стремительно расширялся и вскоре превратился в прозрачно-бирюзовый купол с пушистыми облачками.

- Так... - Ёжик вроде бы даже и не удивился. - Теперь сосны...

Янтарно-рыжие стволы засветились в солнечном луче, отбрасывая тёплые блики на снег и зажигая золотые искры на бобровой шубе. Густо-зелёные ветки высунулись из-под снежных подушек, выставив настороженные ушки шишек, и оставалось только удивляться, как их много.

- Как это... Зима ведь... - растерялся Бобр, - а лес зелёный...

- Ха! - Ёжик разошёлся не на шутку.

Бледно-зелёный с голубыми прожилками лёд на изломе рассыпал разноцветные зайчики, вода в проруби была такая чёрная, что даже как бы лиловая, островки мха на брёвнах плотины налились изумрудной зеленью.

- Смотри... - потрясённо пробормотал Бобр, - снег... он разноцветный...

Снег действительно вобрал в себя все краски леса: сиял золотом на солнце, таинственно лиловел в тени, мерцал оранжевыми и зелёными отблесками на деревьях, нежно голубел в лунках вокруг стволов...

- Так зима ведь... - повторил Ёжик вслед за Бобром. - А тепло... - он повозился на коленках у Бобра, устраиваясь поудобнее. - И всё разноцветное... - и притих, глядя на меняющийся лес.

Они сидели и смотрели, как лес из золотисто-разноцветного становится розовым и лиловым, потом - серебряным и тёмно-синим. Иногда с дерева срывался снежный груз, вешая в воздухе сверкающую занавеску, тихо шебуршала речка в проруби, а они всё сидели и смотрели, и только Ёжик шептал время от времени:

- Тот, кто в лютый декабрьский мороз отогреет Ежа-Ежище...